Эпизод первый: ДВОРЯНИН
Летом 1915 года Ерофей Аверьянович Жабрин уходил на войну. Потомственный дворянин, майор, человек храбрейший, честнейший и преданнейший Его Императорскому Величеству, а заодно Отечеству, он пожелал самолично приложить руку к посрамлению германского кайзера посредством применения личного мужества, стратегического мышления и славного российского оружия.
Но прежде состоялось трагическое, но полное оптимизма прощание в старинном имении Жабриных в живописной деревеньке Козьемордино, куда съехались друзья, соратники, родственники и давние сослуживцы. Приехала даже бывшая жена майора, хотя ее никто не приглашай. Ее здесь никто не любил за высокомерие, крайнюю распущенность и склочный характер. Все эти качества стали причиной развода, после которого Таисия Львовна укатила в собственное имение за сто с лишним верст от Козьемордина, прихватив всех бывших любовников: каретника Порфирия с громадным неоковырным членом, каковым дама любила побаловаться по утрам; бездомного ваятеля Варавву, виртуоза по части плотских утех с применением рук и языка личного банщика Вавилку, работавшего исключительно с задним проходом; бесхозного демократа-материалиста Феоктиста Купца, умевшего доводить Таисию Львовну до оргазма политическими речами с минимальным использованием ласк, а также еще с десяток всякого мужичья, кого любвеобильная дворянка еще не успела поиметь и собиралась заполнить сей пробел позже. Женщин, девок собственного сынишку Василия она великодушно оставила мужу, полагая, что Ерофею Аве-рьяновичу будет чрезвычайно трудно в жизни без родного отпрыска, в котором он видел будущего генерала. Дочерей Софью, Дашу и Елену она взяла с собой, однако, боясь, как бы девочки не набрались от нее того, о чем детям знать не полагается, вскоре определила их в небольшой пансионат, где царили чуть ли не монастырские законы. Теперь три юные красавицы, наконец вышли на свободу и также явились проводить давно позабытого папочку на войну. Они были великолепны, скромны, стеснительны и выглядели наивными, поскольку с мирской жизнью были почти незнакомы.
Впрочем, их родной брат Вася, хотя и знал три европейских языка, с виду тоже был хорош — как монах-отшельник, пугался каждого, кто вел себя чуть вольнее, нежели он сам. Жизнь его состояла из зубрежки религиозных, научных и военных книг; он усердно изучал английский, французский, немецкий и уже брался за китайский; проводил в маленькой лаборатории химические и физические опыты; музицировал и часами стоял за мольбертом, пытаясь создать этюд, достойный занять место в самом Лувре. В остальном Василий Жабрин или не разбирался вовсе, или имел понимание понаслышке.
Из всего вышесказанного можно сделать один не очень утешительный вывод: все четверо детей майора Жабрина и его жены-потаскухи были в общем-то умными, способными, но затурканными и малоприспособленными к жестоким реалиями жизни. Во всяком случае, так думал Ерофей Аверьянович, прозревший вдруг перед отъездом, а точнее, очнувшийся и покаявшийся в том, что не смог дать наследникам настоящего детства.
— Чего уж там, — говорил он, стоя на коленях пред иконой и прося, чтобы Всевышний помог его деткам не пропасть. — Они ж у меня не полные придурки, а просто глупенькие, беспомощные. И добрые. Авось, Господи, и у них все образуется. Ежели подмогнешь. А ты, брат, помоги. Бог молчал, и тогда майор, вздохнув, вернулся к компании. Народ пил, ел, танцевал, все лобзались, плакали и смеялись, матерились, угощали друг друга и прислугу, и к полуночи установилась удивительная идиллия. Со стороны могло показаться, что наступил, наконец, «золотой век», когда нет ни угнетенных, ни угнетателей. Совсем упившаяся Таисия Львовна распевала непристойные частушки, пребывая в объятиях конюха Митьки; извозчик Тимоха и граф Брагинский вдвоем уснули в репейнике так и не определившись, кто кого перепил; учитель Гусаков, в свое время фигурировавший в жизни бывшей хозяйки как естествоиспытатель нетрадиционных способов сношения, читал стихи Державина кухарке Зойке, держась за ее необъятный соблазнительно оттопыренный зад, а кухаркин муж Матвей старался вырваться из цепких рук совершенно наклюкавшейся учительницы, которая, потеряв чувство меры, нахально лезла мужику в штаны «посмотреть редисочку»…
— Какие они странные, когда напьются, хихикала Софья. —
То засыпают прямо за столом, то болтают глупости всяческие,
а то и вовсе творят непонятное…
Даша с Еленой давно уже спали, а Василий с Софьей сидели у окна и наблюдали. Конечно, им могли всыпать за такое, но они надеялись, что до них никому уже нет дела, тем более, что сам виновник торжества тоже хорошенько налакался и спал на полуголой груди дремлющей горничной Аглаи, которая вот уже шесть лет делила с майором барскую постель и считалась чуть ли не новой супругой Жабрина.
— Да уж… Занятно все, — буркнул Васятка, чтобы поддержать беседу с сестрой, которая ему очень понравилась своей простотой и обаянием. Они были примерно одного возраста, у них было много общего и в манерах, и в мыслях, оба располагали к откровению и потому как-то сразу сдружились.
— А папенька наш тоже матерится? — спросила вдруг Софья, вся красная оттого, что матушка как раз стала тереться о грудь конюха.
— Случается, — ответил юный Жабрин. — Когда злой или пьяный. А так — изредка…
— И частушки у них какие-то непонятные, — задумчиво протянула девушка. — Вот, слушай! Понял что-нибудь?
— Так я и не расслышал, как следует, — пожал печами Васька.
— Эх ты, тетеря глухая, — перейдя на шепот, засмеялась Софья. – “У миленка не стоит, потому миленок спит. Но не стану горевать – я могу и пожевать!” Об чем это, а, Вась?
— Леший их знает. Эзопов язык
— Ну, тогда я не знаю, зачем такое иносказание, если другим невдомек, о чем песенка. Прямо злость берет!
— Меня тоже, — кивнул Жабрин-младший. – Стратегию массового сражения с неприятелем я понимаю, законы физики тоже, даже самые таинственные места в Библии подвластны моему разумению, а это… Да и на кой оно нам надо, а? Пошли спать. Сестра нехотя согласилась и собралась уж было идти в опочивальню, как вдруг ее внимание привлекла парочка, выбравшаяся из-за стола и направившаяся к гумну.
— Куда это они вдвоем? — озадачилась девушка, узнав свою тетку Ольгу Львовну и Федора Зазыбина, которого вроде бы прочили Софье в женихи лет через пять, когда он закончит университет и получит чин.
— До ветру, может, — предположил Васятка.
— Ага, до ветру. Вдвоем. Мужчина и женщина, — хихикнула Софья.
— Ну… тогда погулять. Луна… тепло… романтика.
— Хм… Похоже. Тогда давай и мы за ними, а? — заговорщицки предложила она. — Интересно так! Романтика вдвойне! Давай, Вась!
— Ежели недолго, то я не против. Только бы на глаза им не попасться. Папаня жутко не любит поздних гулек. В другое время я бы давно уже дрыхнул.
— А мы тихонечко, незаметненько, затаив дыхание, — с радостным жаром зашептала девушка. — Ой, пошли скорее, а то упустим!
Жабрин-младший поковырял в носу, почесал затылок, подумал и согласился. Честно говоря, ему самому не хотелось расставаться с Софьей. Она его жутко влекла, так приятно прижималась от натурального страха, так тревожила душу и еще что-то своим грудным голоском, что отказаться было невозможно.
Почти в обнимку, как влюбленная парочка, они последовали за беглецами и вскоре вместе с ними очутились в густом ивняке на берегу козьемординского пруда, где вовсю изливался у гнезда подруги соловей. В небе мерцала живописная луна, тихий ветерок приятно остужал отчего-то распаленное тело, такая райская благодать ниспадала на Васятку от всего этого, что он прямо таял.
Зазыбин и Ольга Львовна наконец остановились на открытой лужайки около мостика, о чем-то зашептались и вдруг обнялись.
— Ой! — со странной дрожью произнесла Сонечка, прижавшись к брату чрезвычайно плотно.
— Ну, так… Это, — невразумительно выдавил он.
Они стояли в тени всего в пяти шагах от тетки и Федора, и в ЛУННОМ свете те были как на ладони.
— Ой! — со странной дрожью произнесла Сонечка, прижавшись к брату чрезвычайно плотно.
— Ну, так Это, — невразумительно выдавил он.
Они стояли в тени всего в пяти шагах от тетки и Федора, и в ЛУННОМ свете те были как на ладони.
— О-ой! — снова вскинулась девушка, а ноги ее даже подкосились когда губы Ольги Львовны впились в рот Зазыбина.
— Ну-у… это… ну-у-у, — протянул Василий, вытаращившись и поддерживая Софью за хрупкую талию.
— Не, ну — со стоном вырвалось у нее, — а целуются. Наша тетка и мой Федька… Мерзавец… изменщик… подлое животное…
Она вдруг дернулась и замолчала. Да и Жабрин тоже молчал, вытянув шею, потому что Ольга Львовна неожиданно для них потянула лиф платья и вызволила наружу свои пышные белые груди с темными пятнышками острых сосков.
— Гу-у-уг! — громко выдохнул опешивший Зазыбин.
— Э… Э… О-о-о, — прошептал Василий, больно стиснув сестру.
— М-ма-а-а, — чуть слышно пискнула Сонечка и стыдливо спрятала загоревшееся личико у него на плече. Так они стояли минуты две, не глядя в сторону дамы и молодца и стараясь унять непонятною дрожь, напавшую на обоих. Особенно на Сонечку, которая теперь тихонечко повизгивала и жалась к брату и грудями, и животом, и вообще всем тугим низом тела, вызывая непреднамеренное набрякание плоти.
— О! Ого! Вась, а? — вдруг отпрянула Соня и глянула именно туда.
— Чего? – не сообразил он.
— У тебя там… что-то… жмет ведь… А мне страшно и опять прижаться надобно. Успокоиться хочу, разнервировал меня изменщик, раздосадовал, змей коварный. А оно давит, это, которое у тебя…
— Бывает… Но оно не это, не слушается. Само оно, — брякнул Василий, оттопыривая зад, чтобы сделать удобство сестре.
— Да? Правда, само? А почему? — удивилась она.
— А кто его знает. Набычится иногда, прямо удержу нет… и тоже нервирует, а угомонить ирода не умею, не научился… Ну да он сам часа через два… это самое… помягчеет.
— А-а-а… ну, ладно, я потерплю, — вздохнула Софья и снова прижалась, как будто даже плотнее, чем сначала, в свою очередь, нажимая на непослушную плоть животом.
Громкое сопение отрезвило их, отвлекло от темы, и они, повернувшись, увидели, что Федька Зазыбин жадно сосет и облизывает грудки Ольги Львовны, гладит широкой лапой ее поигрывающий зад, а другой рукой шарит где-то под платьем, хотя, ежели хорошо подумать, там ничего интересного нет. Разве что шелковые панталоны.
В этот момент то ли тетка оступилась, то ли у нее нога подвернулась, и она опустилась перед Зазыбиным на колени, крепко ухватившись за его штаны.
— Вот бы расшиблась… Так бы ей и надо было, — с жаром выпалила Сонечка. — Чтоб чужих женихов не отбивала. Любовники чертовы…
— Любовники — это как? — спросил Васька. Он в этих делах не разбирался.
— Это когда сердечные чувства, — пояснила Софья. — О! Ой! Гляди-ка, Вася! Че-чего это?
Штаны Зазыбина как раз сползли до коленок, а перед носом Ольги Львовны возникло нечто толстое, длинное и белое.
— А-а Ну-у . Это оно, которое само бычится, — ответил Жабрин-младший. — Оно это… и у меня есть… такое же. Но вроде покрупнее будет…
— Да-а! — остолбенела Сонечка.
— Ну-у… а как же! У нас, у мужиков, у всех такое имеется.
— А не врешь?
— Зачем?
— Не знаю..
— Х-ха! — Василий ухмыльнулся. — Это уж точно враки. Это у всех есть: у меня, у бати, у Митьки. Ну, у баб тоже должно бить…
— А вот и нет! – рассердилась сестрица. – У меня нет! И у Дашки нет, и у Елены. Про мать не знаю, уверять не буду.
Тут они обмерли от удивления и в четыре глаза уставились на воркующую парочку, которая уже не целовалась и не обнималась. Ольга Львовна держала толстый предмет холеными пальчиками, подергивала его и энергично посылала себе в рот, сладенько посасывая и дразня языком.
— Чего это она? Зачем это она? — ошалело ахнула Софья.
Василий пожал плечами, не найдя пояснений.
— Сосет она! – дошло вдруг до сестренки. – Сосет! Это самое, которое и у тебя есть.
— Ага… вроде как… странное занятие. Никак в толк не возьму.
Федор Зазыбин тем временем начал покрякивать, егозить задом, а потом взял тетку за волосы и принялся сам посылать предмет ей аж в глотку, отчего Ольга Львовна замычала, захрюкала, но сосать тем не менее не прекратила. Ей опреде¬ленно нравилось происходящее, и она откровенно наслажда¬лась глубокими погружениями предмета в рот.
— Какой красавец! Какой вкусный! — переводя дыхание, вос¬кликнула она. — Кончай, Федюша! Кончай мне в рот! Я все… все сопью, рыцарь мой!
Василий и Софья недоуменно посмотрели друг на друга. Слова тетки были далеки от их понимания, но очень интриговали, поскольку хотя и было сказано «кончай», Зазыбин продолжал лупить Ольгу Львовну в горло, а она отсасывала все активнее, буквально стервенея и уже почти не выпуская предмет из губ.
— Если бы ближе, а, Вась? – зашептала девушка.
— Можно. Абы только не услышали, — кивнул Жабрин.
Держась за руки, они приблизились шага на два и затаились за кустом в рискованной близости от любовников. Теперь хорошо было виден предмет, и сосущие теткины губы, и обнаженная грудь.
— Ух, какое… Да только все равно толком не разглядеть, в каком именно месте оно выросло, — Сонечка вдруг посмотрела умоляющими глазками на брата. – Ты меня любишь, Васечка?
— Ну…
— Ты мне это покажешь?
— Так ведь… я это… не знаю, — смутился он
— А я тебе тоже покажу, что у меня этого нетуть! А Вась?! — настаивала она, нажимая животиком на дубово торчащий отросток.
— Сразу? – не в силах отказать сестренке, молвил он.
— Ага! И я — сразу! — она даже вспыхнула от радости и благо¬дарно чмокнула его в щеку теплыми губками.
Жабрин, слегка путаясь, расстегнул пуговицы, приспустил штаны, и здоровенная образина выбрыкнула наружу, заставив Софью отшатнуться.
— М-м-ма-а-а! — вырвалось у девушки. — Оно такое же! Набыченное!
— Тш-ш! — шикнул Василий. — Тихо ты, глупенькая! Теперь твоя очередь показывать.
Пока она возилась с платьем и бельем, с ее личика не сходи¬ла счастливая блаженная улыбка.
— Вот… на, гляди, — сказала наконец Сонечка, взяла Васькину руку и положила себе между ног.
— И-е-о-о! — опешил он. — Точно — нету! Только бугорок в шер¬стке, пупырышек какой-то и рассечка непонятная…
— Ага! — едва слышно хихикнула она. — Это оно у меня надвое разделено и раскрывается. Там еще лепесточки есть и ды¬рочка.
Девушка опять смутилась, ткнулась носиком Василию в грудь, однако его руку не от¬толкнула, а еще и раскрыла, как положено, бугорок, потре¬пав братовым пальцем по мо¬крым лепесткам.
— Сыро чегой-то, — заметил он, волнуясь и ощущая, что отросток его вроде бы затвердел еще сильнее и удлинился.
— Ага, — хихикнула она сно¬ва. — Оно всегда так: как при¬коснусь — мокреет, как помну или потру — раскрывается… И не слушается… Вась, а, Вась? А мне пощупать можно?
— Само собой… ежели не брезгуешь, — согласился он, и аж выгнулся весь, когда обе маленькие ладошки Сонечки обхватили толстый прут.
Минуты две они увлеченно трогали друг друга, прижимались, забавно дрожали и молчали.
— У меня мурашки по коже, — призналась Софья, жадно сжимая предмет.
— А у меня кавардак в башке и… и чего-то счас бу-будет, — заплетающимся языком сообщил он.
— Что будет? Что? – прошептала она, задыхаясь.
— Не-не з-з-знаю…
Но тут их отвлекли.
— К-кончаю! Кончаю-у-у, Ольга Львовна… А-а-а, — зарычал вдруг Зазыбин. г Н-не удержуся, мать твою… не смо-гу-у-у…
— Угу-у-у… У-у-у-у… А-а-а, — призывно ответила женщина, полностью захватив ртом отросток Федора. — Авай… А-а-аа…
В следующий миг молодца начало выгибать, трясти, а в гор¬ле Ольги Львовны забулькало, и она принялась поспешно гло¬тать неведомо что.
— Ах, накончал как, ах, негодник мой сладенький! Упоил, укормил, забрызгал, воробушек несносный, — спустя минуту, когда отросток вылез изо рта, затараторила женщина.
Жабрин и Софья непонимающе переглянулись. Сия фраза тоже была далека от их понимания и разумения.
— А теперь трахни, голубочек! Хорошо так трахни! Чтоб прямо всю меня всмятку, вдребезги, на мелкие осколочки! — жарко застонала тетка, валя Зазыбина на себя.
— Так упал же, — расстроено произнес тот.
— Я подниму! Подниму! Как миленький встанет! Я его кусать буду! Засосу! Заласкаю!
Навалившись на Федьку грудью, Ольга Львовна вновь занялась уже знакомыми трудами с сопением, чмоканьем и повизгиванием. Зазыбин удовлетворенно урчал, лежа на спине и поглаживая теткины раздувающиеся щеки.
— Упал? Как это, Вась? – спохватилась Сонечка.
— Помягчел, уменьшился. Скуксился в общем до минимального размера, который ходить не мешает, нежели когда он набычен.
— А у тебя не скуксился! – радостно хихикнула девушка Вась!
— Чего?
— Ты тоже ляг… как Зазыбин.
— Для чего?
— Я, Васенька, это самое… это… ну, как она, — сказала, запи¬наясь сестра.
— Чего — ты, как она?
— Ну… так же… как тетка… Такой ты несмекалистый! Все бы объяснить тебе да растолковать. А я, может, стесняюсь…
Он опять ничего не понял, но послушно лег на траву. Член громадной пикой торчал вверх, а Сонечка с трепетом ласкала его, стараясь делать примерно то же, что и тетка.
— Оно, конечно, может, и несъедобное, но, должно, вкусно, а то бы Ольга Львовна к сему была бы равнодушна, — смущенно вздохнула девушка, мельком оглянувшись на родственницу, ко¬торая по-прежнему отсасывала тугой зазыбинский предмет.
— А ты что, есть его собралась? — струхнул Васька и попытал¬ся отобрать у Сонечки отросток, к которому она уже приблизи¬лась сочными губками.
Но она не отдала, быстро зашептав:
— Что ты, что ты, Васечка! Как можно! Я и не думала об том! Я только подержу его да поцмакаю, как тетушка. Авось, нам обо¬им и понравится. Можно уже брать, а, родненький?
— Ну… оно, конечно, да… но, чур, не кусаться. Мне он в жизни еще пригодится ведь, сама пойми…
— Ага, ага, ага, — засияла девушка и, жеманно зажмурившись, запихнула шишку члена в рот. И тут же выпустила, стыдливо прикрыв губы и глаза руками. — Ой, Васечка, чегой-то мне стыд¬но стало, будто я нехорошее делаю. А с другой стороны, забав¬но так, еще забавнее, нежели рукой трогать, и… и… приятно. — Она снова вспыхнула. — Не смотри на меня так, Васечка, не надо, а то я аж горю вся.
— Дык… это… и я, как в огне… И тоже чертовски приятно.
— Правда?! Ой, Васечка, как я благодарна, что ты это сказал! Аж камень с души спал и радостнее стало. Ну, тогда я буду снова, да?
Не дождавшись согласия, Софья обхватила подрагивающий ствол губами и принялась посасывать, искоса наблюдая за Ольгой Львовной, чтобы в точности повторять ее движения и ртом, и губами. В общем-то, все получалось, кроме тех моментов, когда она пробовала принять член на всю глубину. У тетки с этим проблем не возникало, зато Сонечка долго не могла приспособиться.
— Вот же бедонька, — огорчилась девушка, делая передышку. — И как он у нее аж в горле помещается! Мне ни в какую не осилить. Или у тетушки глотка поздоровее моей будет, или штуковина Федькина покороче твоей, а? Как думаешь, Вася?
— Кто его знает… я об том не думаю вовсе… не до того мне.
— Это как же?! Я для него стараюсь, из кожи лезу, чтоб заглот¬нуть-таки, а он не думает! — наигранно возмутилась Софья. — Ну, Васечка, негодник!
Хохотнув, девушка вновь пригубила жилистое орудие и нако¬нец одолела его, захватив почти целиком.
— Счас опять… это самое… дурею… И будет чегой-то, — сев¬шим голосом предупредил Жабрин-сын.
— Что будет? — уточнила она, довольная достижением. I знаю…
— Что-то… Уж больно шикарно у тебя получается.
— Тогда я еще и еще, да, Васенька? Я для тебя все, что хо¬чешь, от всего сердца и без жадности.
Он быстро обцеловала весь член и привычным уже движением задвинула в рот поглубже, начав диковинный по силе и красоте отсос.
И тут с Василием произошло нечто невообразимое, сжавшее его в сплошной комок. Он выпучился, лишившись речи, в глазах засверкали разноцветные искры, а по раздувшимся жилам члена будто огонь прошел и взбесившаяся плоть яростно запульсировала, выплескивая из себя в теплый ротик сестры некую жидкую субстанцию, которая, тем не менее, была не мочой.
Поскольку отплевываться напуганная Софья не решалась, ибо могла привлечь внимание тетки и Зазыбина, то использо¬вала единственно возможное средство — разинула наполнен¬ный рот, наклонилась и стала ждать, когда все это вытечет
— Не хотел я, ей богу, — виновато шептал Васька, вглядываясь в странное, ошарашенное лицо Сонечки. — Прости умоляю бес попутал, сил не стало. Удовольствие большое ты мне сделала вот и случилось. Не серчай, а? Я для тебя тоже все, что хошь» только прости.
— Ладно уж, не кайся, горемыка ты мой, — наконец произнесла она, утеревшись платочком. — Чему быть, того не миновать. А ведь это и в самом деле не моча, Вася. Другое что-то. На вкус ни на что не похоже, сметанистое и… есть можно. Я даже первую струю глотнула от неожиданности. А тебе и впрямь приятно бы¬ло?
— Ну так хорошо, что дух забило! Чтоб мне с места не сойти, ежели вру! — Жабрин перекрестился. — Кабы не жидкость эта, я бы еще раз сто сих чувств испробовать пожелал.
— Ага, хитренький, — хихикнула девушка и вдруг замерла, гля¬дя на резвящихся за кустом любовников. — Мамочки! Святая угодница, спаси и помилуй! Глянькась, Васечка, чем мой не¬верный воздыхатель тешится!
А посмотреть действительно было на что. Ольга Львовна сто¬яла на четвереньках, выпятив большой аппетитный зад, а Фе¬дор Зазыбин, крепко обхватив этот зад руками, размеренными движениями всаживал свой орган в пушистую теткину плоть.
— Ну и ну, — прошептал Василий. — В жизни такого не видывал! Неужто там всамделишная дырка имеется, а?
Он глянул на Софью, щупавшую себя между ног.
— Есть, Васечка, но малюсенькая, крохотная совсем. На, потрогай, — взяв брата за руку, она направила его палец во влажные, отдающие трепетом и теплом закрома.
— Угу, микроскопическая, — кивнул он, осторожно погружая перст дальше. — Не больно?
— Не-а, — успокоила она его. — И даже приятственно.
— А ведь расширяется, — внезапно обнаружил Жабрин-младший, ощутив, как под легким нажатием пальца нежные стеночки раздались вширь.
— Ну? – не поверила она — Заболело немного, Вася. Не очень, конечно, но все равно. А до того так интересно было!
Зазыбин все еще трудился возле теткиного зада. Оба стона¬ли а Ольга Львовна даже повизгивала, вертя ягодицами и са¬молично насаживаясь на Федькин член. Зрелище было, что на¬до!
Попросив Василия, чтобы он еще немножко потыкал пальцем в теснине плоти, Софья приняла удобное для обоих положение, завладела превосходно торчащим отростком, и они стали на¬блюдать, как долго будет продолжаться невероятная забава любовников и чем все это закончится.
Благо, дом был далеко, услышать не могли, поэтому Ольга Львовна эмоций не сдерживала:
— Сокол мой ясный! Гладиатор! Дрючь меня! Умори, как сучку несытую! Глубже, сильнее, Федя! Не жалей плюшку мою сдоб¬ную! Засандаль, золотце… засандаль… кончать буду… кон¬чать… не один раз и долго… И выть буду, Федюша… А! А! О! О-о! А-а-о-о!
Слушая эти вскрики, Сонечка задышала учащеннее, ее рука все сильнее сжимала и теребила Васькин отросток, а он, вновь ощущая огонь в жилах члена, инстинктивно долбил в сильно промокшую расщелину.
— Ах…ох… У-у-ух, Федя-а-а,- завывала Ольга Львовна, вскидывая зад. Хорошо-токак-а-ак… Хорошо-о-о… А кабы вас двое… о-о!
— Зачем? – спросил Зазыбин.
— Чтобы и в рот меня, Федю¬ша… А! А! О-о-о-о!.. И малофеечки испить … сладенькой… побольше… погуще… А-а-а-о-о!
— Теперь тетку трясло, лихорадило, она то блеяла, то визжала, то вдруг начинала всхлипывать, как дитя.
— Ой, хорошо ей, впрямь хорошо, — зашептала Сонечка, сильно стиснув член.- Так притвориться невозможно. Хорошо ей… ой, как хорошо. Попробовать надо.
— Болело же, — напомнил Жабрин-сын. – Рискованное дело. Тетка — баба битая, тренированная, а мы с тобой не то что таким не занимались, а даже и не видели подобного.
— Хочу, Васечка. Интересно мне… и не страшно ни капельки. Ведь сам видишь, звенит она вся от радости и наслаждения. Может, и мне так будет? Давай, а, Вась?
Взвинченная, раззадоренная теткиными возгласами, Софья забросила платье на плечи, повернулась к Василию кругленьким задиком и подергала его за рукав:
— Ну, что же ты… не медли, пока охотно мне и страху нет. Кабы только вставить его правильно, а то еще не туда направим. Уж ты постарайся, родненький.
— Кончаю, м-мада-а-м! — проржал за кустом Зазыбин. — Й-ю-у-у-у!
— И я-а-а-а! А-а-а-у-у! — заголосила Ольга Львовна, насадившись на член до упора и уткнувшись лицом в траву.
— Ну! Ну! — уже сердито потребовала Сонечка, окончательно убедившись, что удовольствие от сих упражнений истинно не¬виданное.
Васька с минуту пристраивался между плотными, пышными губьями сестриной плоти, наконец, ощутил, что попал, куда на¬до, по примеру ушлого Зазыбина взялся за волнующие Софьины ягодицы и подался вперед.
Его удивлению не было границ, когда твердый ствол с легким похрустыванием легко проник в самые глубины расщелины.
— И-е-о-о-о! — ошалело выдохнул он, очутившись на гребне
дикого наслаждения, быстро накатывавшего на него.
В момент проникновения Сонечка вела себя спокойно. Она лишь раз сдержанно ахнула, а затем издала чуть слышный вздох облегчения.
— Васенька-а-а… Вася-а-а, — прошелестел ее нежный голо¬сок. Ой, похорошело мне, Вася-а-а-а… Ой, будет что-то и со мной… Как с тобой было.
Внутренняя дрожь девушки передалась Василию, и он остервенело заработал своим рычагом, аж мошонка зашлепала по тугим девичьим телесам.
— Ва… ся… сей… час… Ва-а-а-ся-а-а, — ахну¬ла Софья.
Их взорвало одновременно — то самое, неизведанное ранее чувство, каким, оказывается, может утешаться человек. Точнее, два человека — мужчина и женщина, поскольку каждый имеет необходимую для данного вида забав архитектуру.
— А-а-а-а! — заорал Жабрин-младший, выплескивая в недра сестры потоки влаги.
— О-о-о-и-и-и! — визжала она тоненько, но пронзительно, отвечая встречными ударами толчками, благодаря которым наслаждение утраивалось и не¬сло ее на волнах невесть куда.
Они не слышали, как в ужасе завопила Ольга Львовна, как за¬матерился Федька Зазыбин, предположивший, что их засекли; не видели, увлеченные собой, как эта распутная парочка, на хо¬ду поправляя одежды и не разбирая дороги, без оглядки рвану¬ла прочь через заросли…
Полчаса спустя, утомленные соитием, но счастливые и бла¬годарные друг другу, так и не понявшие, кстати, что же все-та¬ки произошло и как это называется, Василий и Софья замерли в объятиях. Им надо было успокоиться и набраться сил, чтобы поскорее вернуться незамеченными домой. По правде говоря, им хотелось проделать замечательный фокус еще раз или два, но отросток реагировал на Сонечкины ласки вяло, да и дыроч¬ка припухла, причиняя девушке некоторую боль.
— Завтра… Пусть завтра, — пылко говорила она, целуя Ваську в губы. — Обязательно… непременно, потому как я теперь это¬го очень хочу и буду хотеть всегда… С тобой…
Но на следующий день рано утром Ольга Львовна и Таисия Львовна вдруг засобирались домой. Зазыбины вообще поче¬му-то уехали ночью.
Василий поверить не мог, что мать способна на такую под¬лость забрать у него Сонечку, с которой у него только-только устроилось. Он мысленно проклинал ее, но высказать вслух все, что думал, не осмелился. Все-таки она ему мать, хоть и плохая.
Софья всплакнула у Васьки на плече, всех здорово удивив, поцеловала его и уехала.
В десять утра на сверкающем лимузине укатил на войну отец, поблагодарив всех и попросив прощения у тех, кого, возможно, обижал.
Так закончился первый интересный эпизод в жизни Василия Жабрина. Смутно закончился, неважно — огорчением и обидой судьбу. Однако плохое не бывает вечным. Васька об этом знал…