Лука
Хороший парень был Лука, Пока не встретил мудака — Артёма-лоботряса, К тому же пидараса.
Зато красив был тот Артём, Увлёк Луку в какой-то дом… И вот дрочит уже рука, И честность потерял Лука.
— Теперь я тоже голубой! — Ревел Лука. — Да ты не вой! — Артём беднягу утешал. — Один лишь раз ты попу дал.
Вот если б дал ты сотню раз, Тогда б был точно пидарас! И успокоился Лука, И вновь, опять дрочит рука…
У попы «разики» растут, Уж к тридцати они идут. Лука встревожен: «Ой-ой-ой!» — Да ты ещё не голубой, —
Артём смеётся. — И до ста Не доведём мы никогда. Ты только правильно считай И ещё раз мне попу дай!
— Я не собьюсь, — сказал Лука. — Коль я не пидарас пока, Я, так и быть, ещё раз дам… — И трусики с себя снял сам.
Но хочет вновь и вновь Артём: — Мы ведь до сотни не дойдём! Трепещет паренёк Лука. Артём: «Ну ублажи дружка!»
И в попу член опять увяз — Ого! — в восьмидесятый раз! И к 90 подошли, Луку счета с ума свели.
Но утешает друг Артём: — Мы к самой грани не дойдём. Надейся на меня, Лука… Опять запрыгала рука…
— Без одного уж сотня раз! — Без раза ты не пидарас, — Артём утешил паренька. — Всё! Завязал! — сказал Лука.
— Неуж не дашь последний раз? — Не дам! Ведь я не пидарас! И тут заржал Артём: «Друг мой! Да ты давно уж голубой!
Ты стал им даже в первый раз, Сейчас в сто раз ты пидарас!» — И ухватился за бока. И ошарашен был Лука:
— Неправда! Нет! Не может быть! Не буду я с тобой дружить! Но не прошло и два денька, Как к другу прибежал Лука:
— Прости меня, козла, Артём, Давай счёт новый заведём. От сотни счёт я поведу И к единице подведу.
Минует только первый раз, И я тогда не пидарас. И призадумался Артём: — Ну что ж, давай к нулю пойдём!
Сержант
А у сержанта на плече татуировка, На загорелом соблазнительном плече. А мне сказать ему мучительно неловко, Что он звезда моих казарменных ночей.
А у сержанта длинные ресницы И в галифе как будто что-то есть. Тебе, сержант, с жеманностью девицы Отдам свою потрёпанную честь.
А у сержанта трепетная шея, Такую шею только целовать! В тебе, сержант, я различаю гея, И не пытайся ничего скрывать.
Меня ты знаешь — я парнишка бойкий, И у меня достаточно большой. В казарме двуххуяристые койки, А ты, сержант, ночуешь подо мной!
Струится ночь устало и угарно, Солдатский сон не хочет знать конца. В углу натруженной полупустой казармы Три полуголых возятся юнца.
В борьбе жестокой, нежной и красивой Обламывают двое одного. Парнишка извивается, как ива, Но уж трусы разодраны его.
Ликует сладострастие тройное, Даётся он, они его берут. Неуставное правило стальное — У вожделения характер крут.
И сумрак тёплый поглощает стоны, Мерцает в нём сплетенье голых тел. Проткнутый парень, спермой обожжённый, Подумал вдруг, что сам того хотел.
Армейская элегия
Ярослав Могутин
Запах солдатского хуя ни с чем не сравнится — Об этом знают в Нью-Йорке, в Берлине и в Ницце. Там все понимают про нежность, Обнюхивая промежность.
Ландшафты чужих подушек, Пятна чужих простыней, Разнокалиберность пушек Становится злей и длинней.
Кроме Армии, у меня никого не было; Румяные солдаты вываливаются из окон, Как старухи у Хармса, Пытаясь глядеть на небо.
Их упругие тела уносят волоком (В этом есть элемент фарса). Пьянящий запах казармы и грязных ног, Скрипучая нежность нескольких пар Перепутанных кирзовых сапог.
(Что делать — я по-другому уже не мог.) Иностранные гомосексуалисты Возбуждаются на русских солдат. Русские солдаты не боятся Иностранных гомосексуалистов, Они смело глядят на небо — У многих из них, кроме Армии, Никого не было.
Они вываливаются из окон, Их крепкие молодые тела, Достаются иностранцам. Волоком их перетаскивают Через границу — Чаще всего в Париж, Берлин, Нью-Йорк или Ниццу Контрабандой. Орудуя сплочённой похотливой бандой,
С трудом минуя таможню. (От скрипа и запаха свихнуться было б можно, Если бы не нежность Из последних сил не сжимала промежность Разнокалиберных пушек, Чужих простыней и подушек.)
А. Образцов
Убог и жалок этот мир, Глуп и ничтожен твой кумир. Вчера ласкал он одного, Сегодня — друга твоего Спешит он у тебя отнять, Чтоб завтра от него сбежать.
Честь, благородство, верность дружбы — Ему понятья эти чужды. И в жизни самое святое, Большое, близкое, родное Он может с лёгкостью предать И с грязью запросто смешать.
И снова похотью гонимый, С фантазией неукротимой, Борясь со страхом и с собой, С зачатья меченный судьбой, Он снова — в поисках друзей — Метаться будет средь блядей.
К.О.Н.
Такой мороз, такой холодный ветер, Но он стоит и мёрзнет под окном. Парнишка тот несчастней всех на свете, Он жизнь отдаст, лишь бы позвали в дом.
А доме том причина всех страданий. Была любовь, да канула в туман. Лишь пыль и пепел от былых страданий… Но всё ушло — тому виной обман.
Поддавшись чувствам, кинулся он в бездну, Ища любви, не ведая о том, Что в жизни есть и подлость, и измена… И вот сейчас он мёрзнет под окном.
А так хотелось вечного блаженства, Чтоб закипала в возбужденьи кровь. Но, видимо, познавши униженье, Поймёт и он — не всем дана любовь.
Вот так и с ним — как с вещью, поиграли И, выбросив, забыли навсегда. О, как он хочет, чтобы в дом позвали! Но там о юноше не вспомнят никогда,
Мой юный друг! Ну где же твоя гордость? Забудь его, как он забыл тебя. Любовь свою зачем менять на подлость? Иди домой и не терзай себя.
Александр Плем
Разгорелся костёр — И расплавился лёд. Я — последний из тех, Кто тебе не солжёт.
Как горька твоя боль, И как сладок твой стыд! Я последний из тех, Кто тебя защитит.
Канут годы в туман, Но развеется дым. Я последний из тех, Кто тобою любим.
Пусть с насмешливых губ Осыпается смех. Я — последний из тех… Я — последний из тех…
Ник Ясулович
Быть с тобою — какая пытка! Притворяться на людях другим. Если в сердце твоя улыбка, То не жаль умереть молодым.
Я нашёл в тебе душу родную, Мы близки в этой жизни во всём. По тебе днём и ночью тоскую И хочу, чтоб мы были вдвоём.
Спой же мне под гитару звенящую, Чтобы сердце разбилось в кровь. Я нечаянно в душу пропащую Вместо дружбы впустил любовь.
В небе месяц печально прищурился, В роще дальней замолк соловей. Я навеки, мой друг, запутался В паутине твоих кудрей.