(ещё один эпизод из жизни аристократов-кровосмесителей)
Сидя у себя в комнате, Софи разглядывала коллекцию отца. Он позволил ей взять некоторую часть коллекции, и Софи с интересом перебирала листки – большие и маленькие, старые пожелтевшие и новые, остро пахнущие.
— «Индия. Храм Кхаджурахо»… — шёпотом прочитала Софи надпись внизу очень профессионально и реалистично сделанного рисунка карандашом.
Затем перевела взгляд выше и стала всматриваться в детали рисунка: изображённый на нём фасад храма густо покрывали скульптуры людей, совокупляющихся в самых различных позах.
— Хо-хо-хо!.. – рассыпала Софи серебристый хохоток, дойдя до фрагмента, где сношали женщину, стоящую на голове.
В комнате царила тишина, слышно было только тиканье часов. Софи сглотнула, и, продолжая рассматривать, запустила руку под юбку…
Досмотрев, она вздохнула, и с шуршаньем отложив рисунок, взяла следующий. Это была одна из эротических гравюр Обри Бердслея: от чёрно-белых картинок, казалось, плыли флюиды чувственности. Перелистывая ворох рисунков, Софи уронила несколько. Под ними, на блёкло-зелёном замшевом альбоме, лежала тонкая негнущаяся пластинка дагерротипа. Софи, отложив Бердслея, взяла пластинку, восхищённо выдохнув:
— Ух ты-ы!.. – рука девушки под юбкой заработала активнее, и заблестели её глаза, устремлённые на дагерротип. В этом древнефотографическом оконце был показан половой акт. Женщина сидела на краю стола, широко раздвинув ноги, и одну из них свесив, а ступню другой поставив на стол. Она чуть откинулась назад, опираясь руками о столешницу.
Софи жадно разглядывала пышные прелести дамы, её промежность, в которую до половины уходил крупный член мужчины. Мужчина был запечатлён полубоком, и его лица Софи не могла разглядеть, но вот лицо женщины… Софи приблизила глаза… Хм… Как похожа… А вдруг… Неужто это…?! Нет, не может быть… Софи вновь перевела взгляд на лобок дамы, пронзённый копьём Эроса, под которым флажком свисала кокосово опушённая мошонка. Но кто же всё-таки эта дама? Софи решила оставить разрешение этого вопроса на потом. А сейчас она чувствовала, что ей просто необходим крепкий член.
М-м… Как соски зачесались… Софи прижала ладонь к груди и поморщилась: довольно болезненно ощущалось прикосновение ткани с соску, позуживающему, словно обдуваемому знойным ветром, бросающим песок. Раньше таких ощущений не бывало.
Девушка встала. Окинув взором комнату, она подошла к двери, открыла её и шагнула в коридор Шлем он держал в руке, и его чёрные длинные волосы рассыпались по железным плечам, реалистично бликовавшим от падающего света благодаря мастерству «…какого-нибудь Ван-Дейка, или кто там обслуживал нашу семью в семнадцатом веке, рисуя портреты…» — подумала Софи, не отнимая увлажнившиеся пальчики от своей промежности.
Около двери Францевой спальни Софи остановилась. Одной рукой потирая губки, другой рукой она стукнула в дверь три раза. Ответом была тишина. «Наверное, в своей студии», — поняла Софи. Что ж, — тем лучше: она давно просила брата, чтоб он написал её обнажённой. Девушка направилась дальше.
Оказавшись в другом крыле, она, завернув налево и миновав короткий коридор, очутилась в большом пятиугольном зале.
Здесь находилась студия Франца, уголок, в котором всё было устроено по его вкусу. Франц называл эту комнату «моя башня из слоновой кости», отчасти потому, что она и вправду находилась в одной из башенок в правом крыле родового дома Штильцгеймов. Там Франц проводил много времени, рисуя или читая, мечтая или совершенствуясь в аристократическом ремесле безделья.
Слева в комнату проникал дневной свет от окна – когда Франц писал у мольберта и ему нужен был свет. А когда, как сейчас, Францу хотелось полумрака, он создавал его с помощью тонких раздвижных ставень из бамбука.
Софи вошла, оглядывая комнату и ища изменения, которые здесь происходили частенько. Но сегодня всё было по-прежнему: на стенах висели картины Франца, картины, изображавшие женщин со спутанными белокурыми волосами, с глазами гизехского сфинкса, с алыми губами вампира. Одни из них кружились в пляске вокруг деревьев с гранатовыми плодами, другие лежали на мраморных ступенях гигантской лестницы, затенённой кипарисами, третьи, бесстыже лаская себя, выгибались на широких ложах.
В глубине комнаты на треножнике чадили лёгким дымом какие-то сильно пахнущие снадобья. Франц лежал на боку на низком широком диване, подперев голову рукой и, несмотря на приглушённый свет, читал.
— Привет, Франци! – подошла Софи. Брат поднял на неё глаза, и улыбнулся:
— Ты чего такая?
Софи сообразила, что, должно быть, выглядит странно: юбка неопрятно неоправлена, рука в паху… Она оперлась задом о бархатный высокий пуф возле стола, стоявшего рядом с кроватью. На столе в вазе, в обрамлении низкого частокола из цветов, грудились фрукты. Софи взяла зорево-румяный персик и надкусила его:
— Франци… Я хотела тебя спросить: когда ты сделаешь мой портрет «ню»?
— А чё мне за это будет?
— Как обычно – два пинка, три плевка, подзатыльник с фигой, — деловито ответила Софи, поднеся руку к лицу и выпуская изо рта в ладошку косточку. — Нет, ну правда, Франци? Ты же ведь вот рисовал маму обнажённой… А где, кстати, эта картина? – Софи оглянулась, ища взглядом по стенам живописную фантазию Франца, на которой с очень реалистично выписанной матерью совокуплялся эльф размером с младенца. Он парил в воздухе на радужных стрекозиных крылышках, позволяя матери баловаться с его непропорционально и неестественно длинным членом, обвивающим, как садовый шланг, гипсово-белую ляжку Элеоноры.
— Я убрал её, от греха подальше, после того, как её увидела графиня Шоц Франц потянулся, вытягивая вверх руку с книгой. Софи, сочно жуя, наклонила голову набок:
— «Декарт. Переписка с известными людьми», — прочла она вслух название на обложке. – Интересно?
— Мне всё интересно, что связано с этим великим французом… Знаешь, Софи, я тут как раз читал ответ Декарту от одной знатной дамы… Как верно она заметила, что его уединение – самый лучший образ жизни!
Софи подошла к книжной полке, скользя взглядом по корешкам.
— …Действительно, Софи, — вдохновенно продолжал брат, — ты только представь себе эту жизнь в одной комнате, без солнечного света, потому что почти всегда были опущены тяжелые шторы; жизнь, наполненная научным поиском и увлекательными приключениями духа… и не было людей, не было внешнего мира. Проходили дни и недели, как в зачарованном дворце.
Франц сделал паузу, и снова заговорил:
— В сущности, ведь что есть вся наша внешняя жизнь? Скучные биржевые операции; балы и приёмы, являющиеся утомительным соревнованием в пышности нарядов и пустом остроумии бесед.
Франц помолчал.
— А всё самое значительное и прекрасное всё равно происходит внутри нас… в наших переживаниях, мыслях… в занятиях наукой или искусством… Знаешь, я хотел бы со временем оставить биржу… нанять толкового поверенного… а сам сосредоточусь на геометрии Бойяи-Лобачевского, мне это гораздо интереснее, чем биржа, и мой проф в университете говорил, что я делаю успехи и меня ждёт будущее учёного, — Франц лёг на спину и говорил как-будто бы для себя, как он часто делал в присутствии Софи.
— Бойяи-Лобачевского? Чё это? – спросила сестра.
— О! Это блеск, это волшебство! – восхищённо воскликнул брат, перевернувшись на бок. – Это… это математическое описание мира, недоступного пока нашим ощущениям! Понимаешь, Софи, — спуская ноги с дивана, сказал Франц, — те миры, в которые человек физически пока ещё не в состоянии проникнуть, математика уже «пощупала», и овладевает ими!
Софи, вынув с полки один из томиков, удивлённо хмыкнула.
— Что? – обратил к ней взгляд Франц.
— Да тут… что-то непонятное… вроде исследования, только почему-то в рифму…
— А! Это Бюффон. Любопытная вещичка; научный трактат в стихах.
— Математика «пощупала», говоришь? – захлопывая книгу и ставя её на место, ехидно, со значением произнесла Софи и подошла к дивану:
— Ну а ты, не желаешь ли также пощупать… если не иные миры, то хотя бы свою любящую сестрёнку?! – Софи присела и обняла брата. – Мм! – она засосно лобызнула Франца в щёку и, отстранившись, с притворной обидой воскликнула:
— Ну правда: когда ты меня нарисуешь голенькой?! Давай сейчас? Франци, ну пожалуйста!
— Ну хорошо, хорошо…
Франц встал и подошёл к мольберту
— Твои грудочки очень аппетитно выглядят, — сообщил он сестре, вдруг нарушив молчание.
— Серьёзно?! – ядовито воскликнула Софи. – Наконец-то заметил!.. А аппетитно у меня выглядят не только грудочки… — Софи резко поддёрнула подол, и развела ноги в стороны. Панталон на ней не было. Франц никак не отреагировал.
Выдержав трёхсекундную паузу, Софи заговорила:
— Если отбросить версию, что Леонардо да Винчи писал Джоконду со своего отражения в зеркале, и предположить, что он писал её с реальной натурщицы, то становится понятен смысл улыбки «Моны Лизы»…
— Неужели? И в чём же он? – Франц был безмятежен.
— Просто натурщица насмехалась над тем, что взрослый мужчина так серьёзно относится к написанию картины. Она, вероятно, думала в тот момент: «Тоже мне, — нашёлся «великий художник эпохи Возрождения»! Вместо того, чтобы пачкать холст краской, лучше бы подошёл ко мне, задрал бы все мои двадцать восемь юбок и отлизал как следует!» — саркастически заметила Софи.
Франц улыбнулся. Отложив кисть, он подошёл к Софи, встал на колени, приблизив лицо к промежности сестры, и со смачным «чмок!» поцеловал изгиб половых губок, похожий на розовый знак интеграла.
— Довольна? – поднимаясь, спросил он.
— Не вполне… — слабым голосом ответила Софи.
— Ну-ка… — Франц спихнул сестру с пуфа, уселся сам, а её усадил на колени, поглаживая нежную кожу её заголившейся ножки. Софи поменяла позу, села боком и обняла брата за шею:
— Скажи, — кого ты любишь больше: меня или эту кобылу Герти? – спросила она, заглядывая Францу в глаза.
— Тебя, тебя, — ответил Франц и чмокнул сестру в щёку.
— Ах, Франци… — вздохнула Софи, прижимаясь к брату и кладя голову на его плечо. Франц, поправив локоны, обнажил нежную, фарфорово-беленькую шейку сестры, с просвечивающей, тонюсенькой голубой венкой, которая чуть заметно пульсировала.
— Лапка моя… — прошептал Франц, целуя Софи за ушком и ощущая манящий запах её духов. Он всё более заводился. Какая у него всё-таки чудесная сестрёнка… Капризная и стервозная, правда, — но разве может быть другой юная баронесса?
— Стой-ка… — Франц привстал и стянул штаны до колен. Софи с шорохом разворошила свои юбки, освобождая низ туловища, и принялась устраиваться лицом к брату, обняв голыми коленями его бёдра.
— О-ох… — не удержался Франц, ощущая низом живота и головкой члена ёрзанье гладких ляжек сестры и мимолётные прикосновения двух тонких нежных червячков.
— Вот! – насадившись своим тесным влажным карманчиком, выдохнула Софи, и жарко и щекочуще прошептала брату на ухо:
— …И чтобы больше не ебал эту дуру Герти, понял? Я видела, как вы в оранжерее… Будешь ебать только меня!.. – и она задвигала тазом. Через несколько секунд Франц стиснул пятернями её голые ягодицы и начал подниматься.
— На диван… — задыхаясь, пояснил он.
Софи, обхватив шею брата руками и обвив его ногами, обезьянкой на пальме довисела на брате до дивана. Там похотливые родственнички с упоением продолжили греходейство.
— Ай! – тонко вскрикнула Софи.
— Что? – остановившись, шумным шёпотом выдохнул Франц.
— Губка завернулась… Щас… вот так… всё… давай…
«Скрип-скрип, скрип-скрип…» — заголосил диван.
— Еби, еби меня, Франци!.. как хорошо… Силь-ней, силь…ней толкай в пыску! О…о! А-а-а! Мм… Я так люблю твой хуй…
— …Ых, ых, ых!….!.. – ритмично трудился Франц, шлёпая по выбрито-голенькой промежности своей сестрицы. Ещё полминуты, и брат с сестрой задёргались в оргазме, а затем затихли, отдыхая.
Из коридора разнёсся овальный перезвон колокольца. Он приблизился, затем стал удаляться – дворецкий сигналил домочадцам о том, что пора к обеденному столу.
Софи натягивала гольф, поставив одну ногу на край дивана. Франц нагнул голову, подсматривая, и, улыбаясь, ладошкой снизу погладил влажное от пота ущелье сестры.
— Жрать хочу, — произнёс Франц, поднимаясь. Он взял с изножья свой смятый халат и, накинув его на голое тело, завязал поясок. Подойдя к столу, он взял начатую бутылку вина, вынул пробку, украшенную маленьким серебряным оленем, наклонил. Золотисто-жёлтая сладкая мальвазия с журчаньем пролилась в маленький бокальчик.
— Будешь?
Софи отрицательно помотала головой. Франц запрокинул голову, глотая, и мотнул головой:
— Идём.